Одна против зомби - Страница 72

— Не станут они никого грызть, — Хорькофф смущенно отвел глаза от моих боевых ранений, словно на запястьях у меня были не синяки, а надписи, обвиняющие президента «ИNФЕRNО» в скотоложстве.

— Почему Вы их отмазываете? — строго спросила я у Хорькоффа. — Их, душегубов, надо забить в колодки и посадить в железные клетки на Лобном месте, чтобы больше никто не откручивал руки честным страховым агентам.

— Не надо их никуда сажать. Они вообще тут ни при чем!

— А кто причем?

— Я!

— Как так?!

— Совершена роковая ошибка и неизбежен ужасный конец. И мою вину можно смыть только кровью!

— Бросьте такой пафос в болото с пиявками! В чем Ваша вина, Андрей Яковлевич? Вы что, Темный Властелин, и умеете обращать доверчивых ушастых людишек в нечисть — в упырей, оборотней и зомби? Вы какой факультет в академии магии кончили? Некромантии? Черного колдовства и проклятий? Или ходили на курсы повышения квалификации специалистов по вуду, заклинателей сглазов и наводителей порч?

— Не надо издеваться над попавшим в беду человеком!

— А пусть тогда «попавший в беду человек» не возводит на себя напраслину. Говорите толком, чо стряслось.

— Это все проклятая «Новая эра»!

— Вы имеете начатую взрывом Башен-Близнецов эпоху всеобщей любви и толерантности?

Мой вопрос остался без ответа.

3

Хорькофф достал из ящика своего стола открытую пачку какой-то шняги на которой было написано: «Новая эра». Из сей загадочной пачки на свет Божий выглядывали блистеры с длинными капсулами под волдырями из полимерной пленки, вздувшимися над алюминиевой фольгой.

Я с любопытством оглядела эту упаковку. Там был изображен улыбающийся китаеза, над головой которого сияли золотые буквы «Аптека дядюшки Ляо», а затем зачитала короткий слоган на упаковке:

— «Вы будете неутомимы и изобретательны!»

Я хмыкнула, подняла глаза на Хорькоффа и одним из них, по-моему, левым, заговорщицки подмигнула президенту-страдальцу, сказав со смешком:

— Это, наверно, что-то вроде «Виагры», а? У Вас корпоративные оргии не заладились? Плюньте. Не стоят они того. У нас при старом руководстве такая же байда творилась. Бардак был страшенный. Фирма чуть не разорилась. Но потом наше начальство поменялось, поскольку прежнее совершило самоубийство четырьмя выстрелами в затылок. И разом бардак утих. А дела сразу пошли в гору. Правда, несколько сотрудников и сотрудниц сбежало от нас. И почему-то — вместе с документами на клиентов и другой полезной в нашей деятельности шнягой. Говорят, одного из них кто-то зарубил топором в Сан-Франциско. Но я уверена, наши ни при делах. В Пиндостане все режут всех почем зря, вот и наш бывший коллега попал под раздачу. Лучше бы ехал в Чечню, там сейчас тихо, как в могиле. Главное, заплатить за охрану, и можешь спать спокойно.

Упоминание про оргии и убийство Хорькоффу почему-то не понравилось. Он почти насквозь прожег мою лобную кость негодующим взглядом. И возопил, размахивая руками:

— Какие, к чертям собачьим, оргии!

— Не надо так нервничать! — я отвела взгляд от кипящего благородным негодованием Хорькоффа и в смущении начала ковырять пальцем столешницу. — Это я не к тому, что у вас тут все трахаются и рубят друг друга без разбора. Хотя охране вашенской я бы по мордасам настучала за неуважение к страховым агентам женского пола… Я просто хотела Вас ободрить, поддержать, так сказать, морально. Мол, жизнь есть жизнь и все мы не без греха за пазухой.

Хорькофф пошевелил губами, словно проверяя не вышибли ему в горячке офисной суеты передние зубы, а затем нехотя сообщил:

— Мои сотрудники вообще теперь о сексе не думают. Все мысли — только о работе. Они хуже средневековых фанатиков!

— Причина?

— Да все из-за нее, проклятой! — Хорькофф вырвал из моих рук пачку «Новой эры» и бросил ее на пол.

Один из блистеров выскочил из упаковки и оказался у моей ноги. Я тут же схватила его загребущими пальчиками и стала рассматривать.

Хорькофф растоптал «Новую эру» ногами.

— Не надо так нервничать! — повторила я, опасаясь, что клиент может чокнуться (а, как известно, подпись недееспособного лица на договоре не стоит и комариного чиха перед лицом суровой и неподкупной Фемиды).

Я наконец рассмотрела содержимое блистера и, давясь смехом, спросила:

— Уж не анальные ли это свечи?! Позвольте, так ведь их же, извиняюсь за свой французский, в задницу вставляют! Или я ошибаюсь, и с ними проделывают нечто более эстетичное?

— Вы не ошибаетесь.

— Хе-хе-хе! Моей племяшке, помню, свечки прописали, когда у нее колено раздулось. Я тогда еще удивлялась, так и не поняв, какая связь между ушибленной коленкой и задницей.

— Ничего смешного. То, что начиналось, как фарс, превратилось в трагедию.

— А вот с этого места, товарищ президент, пожалуйста, поподробней.

Я уселась на стул рядом с Хорькоффом.

— Вываливайте все начистоту! Представьте, что мы с Вами дрейфуем в одной лодке без весел и паруса по пятидесятибальному океану пятидесятиградусной зимой. Кругом — мгла, пурга, волны до небес, пронизывающий ветер противно воет в ушах: «Вы все умре-е-е-те! Ву-у-у-у!» Видимость никакая, даже на четверть кабельтова — только стена серого снега и густой темный туман. В носу у нас все козявки от холода превратились в острые сосульки, которые, будто клыки демона вылезают из наших ноздрей. И куда нам с Вами с этой лодки деваться?

— Нам и на этой лодке деваться некуда.

— Вот! Спрыгивать бесполезно. Оставаться бесполезно. Остается только что?